15.
— Похлебка! — объявляет он.
Он дает каждому хлебнуть коричневатой жижи из длинного половника. Двигаясь по проходу, он доходит до него.
— А ты обойдешься, Зенон. Знаю, ты замышлял мятеж. Ты как будто верховодишь над остальными, и если я тебя накажу, то они поймут, что их ждет, если они проявят непокорность.
Рене понимает, что в этой инкарнации он — галерник по имени Зенон.
— Я голоден, — произносит человек, в теле которого он находится.
— Ну так получай!
Зеленый ставит на палубу котелок, кладет половник, хватает кнут и принимается со свистом наносить ему удары. Сознание Рене, вселившееся в тело Зенона, чувствует при каждом ударе сильный ожог.
— Доволен, больше не голоден? Или хочешь еще? — веселится палач, обнажая в смехе десны.
Подхватив котелок с половником, он продолжает обход. Зенон полумертв от голода, но гордость заставляет его молча стиснуть зубы. На палубе появляется римский офицер. Спустившись на несколько ступенек, он оказывается в отсеке у гребцов. Пошептавшись с зеленым человечком, он возвращается на верхнюю палубу.
— Всем внимание! Впереди корабли карфагенян. Приготовиться к бою. В случае победы каждый получит двойную пайку и кусок мяса, — объявляет надсмотрщик.
Галерники воодушевленно галдят.
— Еще три дня отдыха в ближайшем городе Дрепане. Если нас схватят, то карфагеняне принесут вас в жертву своему богу Ваалу. Они жестокие варвары. Не забывайте, что они подвергают пленников страшным мучениям и что они каннибалы. Вас не только растерзают, но и лишат достойного погребения. Если не хотите пойти на дерьмо карфагенян, советую постараться, чтобы наш корабль оказался самым быстрым и сильным.
Человек в зеленом велит барабанщику ускорить ритм. Сознание Рене, припомнив, что имело доступ к мыслям Леонтины, пытается проникнуть в мысли Зенона. Он роется в его памяти. Там воспоминания о детстве на Сицилии, об играх с братьями и сестрами среди олив. О временах, когда он работал вместе с отцом в порту Сиракуз. О плавании под парусом. И о высадке римлян, которые, ничего не объясняя, хватают всех мужчин и заковывают их в цепи. Они объявляют, что некоторые отправятся добывать руду, а другие — на галеры.
Дальнейшие воспоминания Зенона не отличаются от воспоминаний других галерников: все они прикованы к веслу, едят суп, спят на своей скамье, не могут покинуть корабельный трюм, видят, как соседи мрут один за другим от изнеможения и от болезней, слышат бой ненавистного барабана, подставляют спины под кнут. Рене убеждается, что и вправду пытался сбежать и подбивал других к бунту, но был выдан за краюху хлеба, лишен еды и бит. Он знал, на что шел.
Рене отвлекается от воспоминаний Зенона и возвращается к неприглядной реальности. В прорези для весла он видит море. Вдали можно разглядеть корабли неприятеля. Похоже, они мельче, зато у них шире паруса, а значит, они быстрее и маневреннее. На свободе Зенон с ума сходил по мореплаванию и интересовался всеми судами, которые бороздили воды Средиземного моря. Он знает, что карфагеняне — отменные корабелы. Римляне восполняют тяжесть и медлительность своих кораблей количеством гребцов и огромными железными таранами на носу. При сильном ветре преимущество оказывается на стороне карфагенян, при слабом — на стороне римлян. Карфагенские корабли приближаются, завязывается бой.
Барабанщик колотит в барабан все быстрее, подчиняться ритму становится все труднее. Гребцы дружно ахают, чтобы быстрее грести. Неожиданный удар, треск дерева. Галера замирает. Зенон догадывается, что произошло. Их корабль таранил вражеский и проломил ему борт. Над их головами раздаются победные крики римских солдат. Галерники тоже рады: они на победившем корабле, их ждет хлеб, мясо, отдых. Но тут начинает тянуть маслом и горелым. Этому у Зенона тоже есть объяснение, и совсем не радостное: не иначе карфагеняне метнули в них при помощи катапульт подожженные тюки шерсти. Слышны крики. Все римские солдаты прыгают в воду, чтобы вплавь добраться до другого корабля, и бросили прикованных к веслу галерников на горящем судне.
Зенон действует не раздумывая. Все цепи замкнуты одним огромным замком в конце прохода. К счастью, Зенон может дотянуться до замка со своего места. Используя как рычаг копье, он выдирает из скамьи два гвоздя и пытается сломать замок. Остальные галерники, оцепенев, наблюдают за ним. Зенону удается открыть замок. Его благодарят криками. Он поднимается на палубу и учит остальных, как потушить огонь. Огромными усилиями пожар обуздан. Галерник-сицилиец ищет еду, но от нее осталась одна зола. Он бежит на корму и хватает рулевое весло, почти не пострадавшее в бою и еще способное послужить.
Перед ним картина боя. Справа римляне, их легко узнать по красным парусам с черным орлом, сжимающим в когтях буквы, обозначающие Римскую республику, — SPQR, слева карфагеняне под белыми парусами с синим дельфином на фоне желтого солнца. Он должен выбирать. Справа его наградят за спасение судна, но оставят галерником. Слева он уже не будет галерником, зато есть риск быть принесенным в жертву Ваалу или быть съеденным на местном пиру. Он не любит римлян, но, по крайней мере, знает, чего от них ждать, с карфагенянами же совершенно не знаком. Что лучше, знакомый или незнакомый враг? Ему, открывшему замок и справившемуся с пожаром, доверяют собратья-галерники, они ждут его решения.
Рене понимает, что наступил момент для его вмешательства.
— Греби к карфагенянам! — бормочет он.
Так он надеется выяснить, является ли связь двусторонней. Они говорят на разных языках, тем не менее он понимает Зенона, не значит ли это, что и тот его поймет?
— К карфагенянам! — повторяет он громче.
Зенон трясет головой, сжимает себе виски, как при мигрени.
— Кто это говорит у меня в голове? — шепчет он.
— Я — будущий ты. Это сложновато объяснить, просто согласись с возможностью того, что я — дух человека, которым ты будешь через…
Скажу, что через две тысячи лет, — ни за что не поверит.
— …через несколько лет.
— Как ты умудряешься говорить внутри моей головы? Ты — бог?
— Современный способ, опять-таки так сразу не объяснишь. Просто запомни, что я — будущее развитие твоего духа, обитатель другого тела, способный возвращаться назад и с тобой разговаривать.
— У меня болит голова. Уйди. Я очень занят.
— Понимаю, это трудно принять, если раньше ни с чем таким не сталкивался, но, умоляю, прислушайся к моему совету! Я знаю, чем кончится этот бой, и знаю карфагенян. Могу тебя заверить, что они не варвары и не каннибалы. Римляне наплели вам все это, чтобы оправдать свои войны. Просто карфагеняне — их соперники на морских торговых путях. Они культурные и миролюбивые. Плывите к ним и ничего не бойтесь.
— А кто поджог этот корабль и чуть не изжарил всю команду? Все мы могли превратиться в уголья!
— Они метили в римлян, а не в галерников. Вспомни, как тебе досталось, Зенон. Ваши настоящие враги — те, кто заковал вас в цепи, морил голодом и охаживал кнутом.
Вняв внутреннему голосу, Зенон направляет римский корабль в сторону карфагенян. Галерников тепло встречают на корабле с пуническими символами дельфина и солнца. Карфагенянка с длинными волнистыми волосами, в сиреневом платье, подходит к Зенону и пристально на него смотрит. Он показывает жестом, что голоден. Она приносит ему хлеба. Он подносит хлеб к ноздрям, нюхает, как цветок, и, дрожа, кусает. Мякоть на языке, вкус муки, хруст корочки на зубах — все это необыкновенные, волшебные ощущения. Женщина дает ему чашу с оливковым маслом, и он обмакивает туда хлеб. Вкус делается еще волшебнее. Его охватывает небывалое блаженство. А тут женщина дает ему еще кое-что — сосуд с багровой влагой. Он догадывается, что это, и с дрожью произносит в мыслях полузабытое слово. Вино! Третий продукт, оказавшийся у него во рту, усиливает небывалое ощущение от двух первых.
Никогда еще он не чувствовал на языке и в горле ничего подобного этому. Каждый кусочек хлеба, каждая капелька оливкового масла, каждый глоточек вина приводят его в бурный восторг. Заряды наслаждения, рождаясь во рту, пронзают все тело. Карфагенянка улыбается ему, гладит по голове.
— Не торопись. Теперь ты свободен.
И она ласково целует его в лоб. После всего пережитого, после всех страданий, после всех страхов это вино, этот хлеб, это оливковое масло, эти слова, прозвучавшие именно сейчас, этот нежный поцелуй пленительной карфагенянки — все вместе посылает сладостные волны в его мозг, откуда они разбегаются по всему телу. Первая, вторая судорога удовольствия, ноги и руки становятся как чужие. Он больше не может сдержаться и смеется, это смех сквозь слезы.
Рене осторожно устраняется. Он еще дрожит, его еще бьет током радости и экстаза, испытанных им прежним. Он наблюдает за происходящим извне. В этот момент совсем рядом раздается женский голос.
— Пять, четыре…
16.
Щелканье пальцев. Звонок в дверь. Рене еще полон только что пережитого. Опал идет посмотреть в глазок и, вернувшись, сообщает:— По-моему, там ваша коллега.
— Как она за меня переживает! Сидим тихо, она постоит и уйдет.
И действительно, несколько звонков — и тишина. Опал поворачивается к нему:
— Она вам кто? Просто коллега?
— Друг.
— Похоже, вы ей очень дороги.
— Мы сильно связаны. Сегодня утром она видела меня полностью выбитым из колеи. Это она посоветовала мне к вам вернуться.
Опал снова смотрит в глазок.
— Все, уже ушла.
Она садится напротив него.
— Ну, как было в этот раз? Потрясающе?
— Ипполита я видел, Леонтину видел и слышал, а Зенона — его звали Зенон — не только видел и слышал, мы разговаривали! От раза к разу обмен с моими предыдущими воплощениями совершенствовался.
— В общем, вы довольны.
— Очень поучительно.
— Должна признать, Рене, что вы делаете впечатляющие успехи. Можно даже сказать, что у вас дар к таким духовным экспериментам.
Она приносит ему стакан холодной воды. Поднося его к губам, он вспоминает, что чувствовал, когда его поила карфагенянка.
— Это то, чего вы хотели? Жизнь, в которой познали наибольшее удовольствие?
— Я только что понял, что удовольствие — относительное понятие. Порой это прекращение боли. Чем сильнее боль, тем сильнее восторг от исцеления. Когда за длительными лишениями следует простое удовольствие, это может порождать величайший экстаз.
— По принципу контраста?
— Вот именно.
Он пьет воду мелкими глотками, как будто это нектар.
— Мне становятся понятнее некоторые мои решения, когда приходилось делать выбор. Я обожаю сицилийское вино, постоянно езжу в отпуск на Сицилию, предпочитаю южное побережье, моя страсть — Пунические войны, я ненавижу все, хотя бы отдаленно связанное с барабаном и с ударными установками.
Он хватает свой мобильный телефон и пишет в строке поиска: «морской бой Рим Карфаген Сицилия».
— Так я и думал: это было сражение при Дрепане у сицилийских берегов в 249 году до нашей эры. Величайшая победа карфагенского флота, когда флотоводец Адгербал разгромил консула Публия Клавдия Пульхра. С обеих сторон сошлось 120 кораблей. Господи, не могу поверить, я при этом присутствовал, я был участником!
— Вижу, этот последний опыт вы оценили по достоинству. Что ж, ваша вчерашняя травма зажила?
Она уже встает и надевает жакет, готовая покинуть театр.
— Вы шутите? Я был галерником! Да, в конце я получил удовольствие, но просто по контрасту, а жизнь-то моя была кошмарной! Между прочим, вы отправляете меня только в те места и времена, где я влачил кошмарное существование. Подытожим вкратце: сначала грязные траншеи Первой мировой войны, где мне протыкают башку кинжалом, потом я агонизирую в окружении своей семейки, которой от меня нужны только деньги, в третий раз меня стегают кнутом на скамье гребцов! У меня было другое представление о туризме.
Опал не скрывает нетерпения.
— Что поделать, если нашим предкам жилось несладко. Вряд ли многие в прошлом испытывали сплошные удовольствия. Большинство знало только долг, труд, болезни, голод, и кончалось все мучительной смертью.
— Хочу побывать в еще одном моем прошлом существовании.
Она сердито откидывает рыжие пряди со лба.
— Знаете что, вы — капризный ребенок: вцепились в новую игрушку и топаете ногами, когда ее отнимают.
— Я получил ранение по вашей вине. Теперь я хочу, чтобы рана зарубцевалась и чтобы ко мне вернулся сон.
— Все, хватит. Я ухожу.
Он хватает ее за руки и останавливает.
— Что у вас на уме? Хотите меня убить, как убили… немца?
Она знает?!
Он сильно встревожен, но берет себя в руки.
Нет, наверное, это намек на одного из немцев Ипполита.
— Хочу, чтобы вы отправили меня в прошлую жизнь, приятную от начала до конца.
Она нехотя садится.
— «Приятная жизнь» — это очень субъективно. Сами во всем виноваты, надо четче формулировать заказ.
— Ладно, допускаю, что до сих пор получал то, чего просил. Я был неточен, отсюда удручающие результаты.
— Чего, собственно, вы хотите теперь, Рене?
— Хочу вернуться в свою прошлую жизнь, где было…
О чем попросить? Чего именно мне не хватало в трех других жизнях, где я побывал? Чего не хватает сейчас, какого сильного ощущения?
— Хочу туда, где у меня случилась самая большая любовь.
Она чувствует, что это не все.
— Хочу оказаться там перед знакомством, чтобы все как следует прочувствовать, — уточняет он.
Она все еще молчит, и он договаривает:
— Хочу пережить это чувство в наилучшем возрасте, в расцвете сил, в здравом уме, в мирной стране, желательно с хорошим климатом.
Опал косится на часы. Какая навязчивость.
— Так или иначе, на ужин вы уже опоздали. Времени теперь вагон.
Она пожимает плечами:
— Только давайте условимся: это в последний раз. Если вы снова попадете в неподходящую ситуацию, я ни при чем.
— Кажется, я понятно изложил свое пожелание.
— Ну тогда расслабьтесь и закройте глаза.
Ритуал повторяется, бронированная дверь бессознательного остается позади. Сначала Рене не видит освещенных дверей, потом оказывается, что мигает красная лампочка над дверью номер 1. Из-под нее сочится солнечный свет. Он говорит себе, что номер 1 — это, по логике вещей, эпоха задолго до Зенона, жившего в III веке до нашей эры. Как бы не вселиться в доисторического человека, а то и вовсе в примата. Он опять корит себя за неумение четко изложить свои пожелания. С одной стороны, полное здравие, расцвет сил, душевное здоровье, мир. С другой стороны — чуть ли не обезьяна… Что это будет за роман? С пещерной женщиной, с приматом?
Пока я не войду в эту дверь, ответа не будет.
Он в страхе поворачивает дверную ручку и оказывается…
17.
…перед пляжем с мелким белым песочком, окаймленным кокосовыми пальмами. Бирюзовый океан безмятежен и прозрачен. Вдали резвится стайка дельфинов, с пронзительным свистом выпрыгивающих из воды. Встает солнце, заливающее все розовым светом. Тепло, упоительно пахнет экзотическими цветами. Рене смотрит на свои руки и убеждается, что у него пальцы 30-летнего мужчины. Тревожно то, что на запястье часы, тоже принадлежащие Рене Толедано. Он осматривает свою одежду. Она в точности такая, какую носит он. Он подносит руку к лицу и нащупывает очки: мужские, XXI века.Как это возможно?
Он говорит себе, что в этот раз эксперимент не удался. Он попал туда, где обитает в таком же теле, как сегодняшнее. Он шагает в своих городских ботинках по пляжу. Вдали виднеется человеческая фигура. На плоском камне сидит в позе лотоса, лицом к морю, мужчина в бежевой юбке. Его глаза закрыты, но он сразу поднимает веки. Они смотрят друг на друга.
— Здравствуй, — говорит незнакомец.
Рене озирается и убеждается, что человек обращается к нему.
— Да, я говорю с тобой.
— Вы… вы меня действительно видите?
— Вижу, слышу, говорю с тобой. Мы друг друга понимаем, потому что пользуемся универсальным духовным языком. Это диалог душ сквозь время и пространство.
— В каком я теле?
— У тебя тот облик, который лучше всего тебе подходит. Этого пожелал я: видеть тебя извне, таким, каков ты в своей эпохе, а не изнутри. То же самое и со мной.
— Разве это возможно?
— Конечно, достаточно захотеть.
— Я думал, что окажусь…
— Внутри моего сознания?
— Обычно происходит так.
— Я так захотел, чтобы мы могли вести естественный диалог, были двумя разными людьми.
Человек протягивает ему руку:
— Меня зовут Геб, а тебя?
— Я… Я Рене.
Геб — сама улыбчивость и непринужденность, он пышет здоровьем, излучает спокойствие. У него мускулистый загорелый торс, ясные голубые глаза в тон голубой окантовке на бежевой юбке. Он манит Рене дружеским жестом. Рене подходит ближе.
— Очень рад знакомству, Рене. Знаешь, кто я?
— Кажется, да.
— Я — воплощение твоего прошлого. Ты — воплощение моего будущего. Я — тот, кем ты был, а ты — тот, кем буду я.
— Значит, вы тоже в курсе?
— Да, благодаря «перспективной медитации», позволяющей путешествовать в мои будущие жизни. Я решил не вселяться в тебя, не видеть твою эпоху, а вызвать тебя в мою, чтобы бы могли побеседовать здесь. А к какой технике прибегаешь ты, чтобы увидеть меня?
— К регрессивному гипнозу. С его помощью посещают прошлые жизни. Мне представляется коридор с дверями, на них номера. Каждая дверь соответствует одной из жизней.
— За какой дверью ты?
— За 112-й.
— А я?
— За 1-й.
— Значит, между нами сто одиннадцать реинкарнаций?
— Я — последняя, вы — первая, во всяком случае в моем коридоре. У нас много шансов встретиться.
— Знай, мощь твоего сознания гораздо больше, чем тебе кажется. Главное — ясно сформулировать запрос.
Это не так просто, когда не знаешь последствий своего выбора. Человек в бежевой юбке как будто доволен этим разговором.
— Многие ничего не предпринимают, потому что не имеют представления о своих возможностях. Это проблема. У нас говорят: «Хочешь — значит, можешь». Считается, что происходит все, чего по-настоящему желаешь. Единственная проблема — это что порой, когда наше желание сбывается, оказывается, что это не то, чего хотелось, или же удивление от обретения желаемого так велико, что человек не перестает желать еще и еще.
— Хотелось бы мне, чтобы все было так просто.
— Что делать, если все просто? Единственные пределы — те, которые мы сами себе устанавливаем, — говорит удивительный человек уверенным тоном, предлагая Рене сесть напротив.
Они осматривают одежду и облик друг друга. Геба, кажется, удивляет его обувь, очки, часы, но он ничего об этом не спрашивает.
Должно быть, я для него — человек будущего, олицетворение научной фантастики. Наверное, если бы я сам увидел какое-нибудь свое будущее воплощение, то тоже немного растерялся бы.
— Рене, ты должен был высказать пожелание, чтобы здесь оказаться. Чего ты попросил?
— Попасть в жизнь, в которой у меня была величайшая любовь.
Гебу смешно.
— Выходит, жизнь, в которой случился величайший любовный роман всех «наших» существований, — моя?
— Выходит, так, — соглашается Рене. — А почему вы пожелали встретиться со мной?
— Я захотел познать жизнь, в которой я сильнее всего повлиял на историю человечества.
Оба молчат.
— И эта жизнь… моя? — выдавливает Рене.
— Я больше никого здесь не вижу.
Рене машинально оглядывается, но никаких других людей вокруг нет.
— Должен вам признаться, мсье Геб…
— Просто Геб.
— Так вот, Геб, моя профессиональная деятельность позволяет мне влиять не более чем на четыре класса по тридцать человек в каждом ежегодно. Я преподаю историю, учу детей познанию прошлого. То есть в весьма ограниченном масштабе влияю на моих современников. А чем занимаетесь вы?
— Я астроном. Забавно, что мы с тобой друг друга дополняем. Ты знаешь, что происходит во времени, я знаю, что происходит в пространстве. Мне это нравится. Я хочу сказать, что мне нравится стать однажды… тобой.
— Мне тоже нравится, что однажды я был… вами, — отвечает Рене любезностью на любезность.
— Почему?
— У вас такой непринужденный вид! Никогда не видел настолько расслабленного человека. Место, где вы живете, тоже симпатичное, погода лучше не придумаешь, ваша деятельность не очень утомительна, вы, похоже, ею увлечены. Но где и когда вы, собственно, живете?
Внезапно земля начинает дрожать. Все движется. Валятся деревья. Второй толчок, слабее первого. Потом все стихает. Откуда-то доносится звук трубы.
— Мне бы хотелось поговорить с тобой еще, Рене. Безусловно, мы можем многое друг другу сказать. Но у нас тут, как ты обратил внимание, дрогнула земля.
— Землетрясение!
— Время от времени так бывает. Без этого было бы скучно. Не беда, ничего страшного, если разобраться. Раз выжил, значит, все хорошо.
RёkLama
Это произнесено так безмятежно, как будто дело ограничилось заурядным ливнем.
— Но даже если нет трагедии, труба зовет нас идти восстанавливать рухнувшие жилища. Давай встретимся завтра, в этом же месте и в этот же час. С поправкой на расхождение во времени здесь и у тебя, конечно.
Голубоглазый человек в бежевой юбке отворачивается и уходит по тропинке с пляжа. Рене остается один. На песке стоит дверь. Он проходит через нее. Снова он в коридоре с дверями, на каждой медная табличка с цифрой. Он находит дверь 112, переступает порог своего бессознательного, видит лестницу. Он поднимается по ступенькам. Снаружи звучит женский голос, ведущий обратный счет:
— 10, 9, 8…
18.
— …2, 1, 0.Он не открывает глаз.
— Ноль, — повторяет она.
Он соглашается медленно разжать веки и первым делом смотрит на часы. На них 23:23.
— Ну? Как все было в этот раз?
Коридор обладает большой силой. Коридор очищает. Коридор все проясняет. Коридор оказывает невероятное действие. Он задает гораздо более широкую перспективу. Даже фраза «я убийца» утрачивает важность. Да, я убийца, но далеко не только. Я также молодой солдат Первой мировой войны. Еще я разочарованная старая графиня. И полный надежд галерник с Сицилии. И еще я — 111 других жизней. Я начинаю понимать. Теперь мое сознание расширяется от нового понимания: я — не только сам я. Я гораздо больше этого.
Гипнотизерша волнуется:
— Все хорошо, Рене?
Рене встряхивается. Он старается вспомнить все подробности своего последнего погружения.
— Прогресс продолжается. С Ипполитом я мог видеть то, что видел он. С Леонтиной я мог видеть ее глазами и слышать ее мысли. Став Зеноном, я мог видеть, как он, слышать его мысли, беседовать с ним извне. Геба я не только видел, не только с ним говорил. Он тоже меня видел, и мы беседовали, как два разных человека.
Она приглаживает свои длинные рыжие пряди.
— Вы слышали наш диалог? — спрашивает он.
— Вы каждый раз описываете то, что видели, пересказываете, что говорили и что вам отвечали. В этот раз все это было удивительно, ведь все происходило, как вы утверждаете, гораздо раньше III века до нашей эры.
— Кое-что от вас, наверное, ускользнуло: насколько Геб непринужденный. Никогда еще не видел такой непосредственности и расслабленности. От него исходит поразительная беззаботность и такая же сила. Я могу измерить это спокойствие, сравнив его со стрессом солдата Ипполита, с отвращением графини де Виламбрез, с болью Зенона. Геб был совершенно безмятежен. Ничто его не страшит, ничто не заботит. Не знал, что можно быть настолько расслабленным. Я просил спокойной жизни, но это превосходит мое воображение. Как описать вам эту степень довольства? Можно подумать, что Геб с самого рождения не знал ни малейших трудностей…
— Ваши достижения поражают.
— По сравнению с другими испытуемыми?
— Я уже вам говорила, вы первый, до вас никого не было. Вы видели, как провалилась Каролин, сегодняшняя доброволица. Ее бесстрашие не увенчалось успехом: то ли скепсиса было многовато, то ли одаренности маловато, не то, что у вас.
Помявшись, она продолжает:
— Я должна кое в чем вам признаться. До вас я знала весь этот протокол только в теории, изучать изучала, но никогда не пробовала применить. Поэтому вы — самый настоящий первопроходец. Я думала, что броситься в воду — верный способ поплыть, но теперь убеждаюсь, что с такими опытами можно и утонуть. Бывает — как сегодня, с женщиной, — что ничего не получается, сами видели.
— Вы отправляете людей к их зарытым воспоминаниям, не имея представления, что они там раскопают. Воспользуюсь вашим сравнением: вы — как инструктор подводного плавания, впервые отправляющий новичков под воду.
— Потому я и согласилась вас «отремонтировать». Я не отдавала себе отчета, что при исследовании самых глубоких слоев можно наткнуться на чудовище из преисподней. Пожалуй, я поменяю название своего представления. Хватит слова «гипноз», обойдусь без «погружения в прежние жизни». В этом погружении всё во власти случая и, судя по вашему опыту, чревато травмами. Я не смогу обеспечить послепродажное обслуживание всем тем, кто случайно угодит в свое ужасное прошлое.
— Каким же будет новое название?
— «Гипноз и иллюзионизм». Ну и магический суперфокус, я научилась ему от отца, называется «Помимо меня». Он успешно заменит регрессию. Этим волшебством я, по крайней мере, отлично управляю.
Рене все это одобряет, и она продолжает:
— Я очень вам признательна, Рене. Благодаря вам я поняла, что исследование своих прошлых жизней — деликатное и порой опасное занятие. Причина проста: в жизни наших предков чаще было мало приятного. А вот вам повезло: вы попали к предку, достигшему истинного спокойствия.
Он согласно кивает.
— Ну как, теперь довольны?
— Теперь — да.
— Уверена, сегодня вечером вы уснете как дитя. Теперь вы понимаете, как происходит погружение в вашу память, и можете спуститься туда самостоятельно и продолжить общение с Гебом.
Гипнотизерша надевает куртку и гасит прожектор. Рене уже ее не задерживает. Она дает ему свою визитную карточку. Он читает: Опал Этчегоен Психолог-гипнотизер 06 хх хх хх хх 7, улица Орфевр 75001 Париж
Она смотрит на него:
— Буду рада, если вы мне позвоните, мсье Толедано.
— Чтобы отчитаться, сумел ли я уснуть?
— Чтобы рассказать, где и когда жил этот Геб. Простое любопытство. Хотя нет, не только: мне будет приятно знать это в точности. Не возражаете?
19.
Он идет по набережной Сены.Вот здесь я его убил.
Он тяжело вздыхает.
Этот скинхед, с которым меня свела судьба, — кем он был раньше? И кем он будет потом?
Он смотрит на воду, на всплывшую дохлую крысу: течение несет ее наискось.
Хватит жалеть о своей судьбе. Теперь я знаю, что память не лежит в одном месте. Мест много. Открыв другие залежи своей памяти, я превратился в человека, способного на убийство.
Он возвращается домой и ложится, надеясь, что в этот раз уснет. Он вспоминает Геба — такого спокойного, флегматичного, отрешенного. Даже то, что он просто его видел, говорил с ним, обменивался взглядами на мир, раскрыло перед ним новые перспективы. Благодаря этой простой встрече он почувствовал, что… в жизни ничего не страшно. Пока ты жив, любые сложности — всего лишь рябь на потоке жизни. Без них было бы скучно. Эта встреча, такая короткая, преобразила Рене. Она оказала на него влияние, диаметрально противоположное влиянию двери номер 109, впустившей его в Ипполита Пелисье. Выходит, знание прошлых жизней порой приносит вред, а порой оказывается благословением.
Так мало времени вместе, а какой букет чувств! С Ипполитом у меня было чувство тяжести, с Гебом — легкости.
Рене Толедано натягивает простыню на подбородок и засыпает, вспоминая мельчайший белый песок пляжа в тени кокосовых пальм, веселых дельфинов в океане и воздух, пропитанный ароматом экзотических цветов.